Расследовать преступления мешает Конституция?

Итак, глава Следственного комитета России Александр Бастрыкин предложил изменить Конституцию. Он считает, что из Основного закона необходимо исключить положения о том, что нормы международного права составляют часть правовой системы России.


Что ж, вопрос имеет два аспекта: объективный и субъективный.


Начнем с объективной стороны дела.

Против ли мы того, чтобы ратифицированные нашим парламентом международные договоры становились составной частью нашего законодательства? Разумеется, нет. А против чего тогда?

Первое. Против того, чтобы НЕ ратифицированные парламентом международные договоры оказывались для нас обязательны. Последний известный пример — применение Европейской энергетической хартии, подписанной Российской исполнительной властью, но не ратифицированной парламентом, на суде в Гааге с бывшими акционерами «ЮКОСа».

Есть ли такая проблема?

Очевидно — налицо.

Требуется ли для ее решения вносить изменения в Конституцию?

С моей точки зрения, нет. Достаточно ясной и однозначной трактовки вопроса Конституционным судом. И, может быть, целесообразно еще лишь в соответствующих законах о международных договорах Российской Федерации зафиксировать невозможность распространения на Россию каких-либо обязательств, вытекающих из нератифицированных договоров. И Венской конвенции о праве международных договоров 1969 года это не противоречит: согласитесь, одно дело — «воздерживаться от действий, которые лишили бы договор его объекта и цели» (формулировка статьи 18 указанной конвенции), и дело совсем другое — соглашаться с обязательностью для России решений каких-либо внешних (включая судебные) инстанций.

Второе. Хуже с так называемыми «общепризнанными принципами и нормами международного права» (из той же части 4 статьи 15 Конституции). Что это такое? Это нигде внятно не разъяснено. Более того, текуче и изменчиво.

Конечно, подразумевалось, что это только и исключительно все светлое и прекрасное. Но вот многократно приводившийся пример: в соответствии с этими «общепризнанными» заключенные в тюрьмах, наказанные за уголовные преступления, вправе участвовать в выборах, в то время как наша Конституция однозначно такого права их лишает. И как быть? Вроде, очевидно — следовать своей Конституции. Во всяком случае, до тех пор, пока в обществе не возникнет иное представление — о необходимости в этой части Конституцию менять. Если же противоречие ниже уровнем — не с Конституцией, а с обычными федеральными законами? Казалось бы, и здесь все ясно: никакого именно «приоритета» международных принципов и норм из Конституции не следует — вопрос о конфликте двух норм решать нашему суду. Но это лишь до тех пор, пока мы не оказываемся в конфликте, разрешаемым внешним по отношению к России судом. И потому переходим к третьему — ключевому.

Третье. Признание юрисдикции внешних по отношению к России судов. Строго говоря, это тоже не вопрос настоятельной необходимости изменений в Конституцию. Сама по себе Конституция никоим образом не требует от нас признавать юрисдикцию каких-либо внешних судов. А вот если соответствующим международным договором, ратифицированным парламентом, внешнюю юрисдикцию признали, то попадаем в конфликтную ситуацию.

Например, внешний суд может руководствоваться этими самыми «общепризнанными принципами и нормами», которые хотя в целом и являются по нашей Конституции «составной частью» нашей правовой системы, тем не менее, те или иные конкретные из них, не будучи зафиксированными в подписанных Россией договорах и конвенциях, могут нами не признаваться. И, разумеется, не имеют для нас приоритета над нашими законами и, тем более, над нормами Конституции. И что тогда?

Выход, с моей точки зрения, тоже не требует радикального пересмотра Конституции. Но требует ответственности от тех, кто подписывает и ратифицирует международные договоры, в том числе, в части влекущей признание нами юрисдикции внешних судов.

В частности, что мешает увязывать признание такой юрисдикции с требованием распространения на Россию лишь тех «общепринятых принципов и норм», под которыми Россия непосредственно ранее подписалась, вступив в соответствующее международное соглашение? Если же партнеры на фиксацию подобных оговорок с нашей стороны не идут, то, согласитесь, подписывать и ратифицировать подведение России под внешнюю юрисдикцию без подобных оговорок для наших руководителей государства и законодателей — непростительное легкомыслие, если не предательство.

Кстати, одно из недавних решений Конституционного суда — о том, что решения внешних судов подлежат исполнению, если не противоречат нашей Конституции — несколько проясняет ситуацию, но не решает проблему в корне, является недостаточным. То есть, оно является ясным руководством к действию по вопросу о том, что делать нашим иным судебным инстанциям и органам исполнительной власти в подобных случаях, как реагировать, но не выводит из принципиально конфликтной ситуации. Для внешних наблюдателей, партнеров и даже союзников ситуация выглядит странновато: Россия, вроде как, признает некую внешнюю юрисдикцию, но почему-то затем сама решает, какие решения судов (чью юрисдикцию она, вроде, признает), выполнять, а какие — нет.

С моей точки зрения, это неверно позиционирует страну на международной арене и создает предпосылки и основания для предъявления нам все новых, более или менее обоснованных, но формально законных претензий. После упомянутого выше решения Конституционного суда надо идти и дальше — приостанавливать действие договоров, безоговорочно подводящих нас под юрисдикцию тех или иных внешних судов (если это невозможно, то на какое-то время полностью выходить из них) и требовать внесения в них изменений, оговорок — тех самых, о которых мы говорили выше.

И четвертое. Ситуация с решением ЕСПЧ по иску бывших акционеров «ЮКОСа» (по моей оценочной классификации — бандитов и скупщиков краденного) о выплате Россией почти двух миллиардов евро в качестве компенсации за понесенные «страдания». Пожалуйста, не путайте с решением Гаагского третейского арбитража о выплате Россией тем же «страдальцам» более 50 млрд. долларов — это разные решения, разные суды, разная правовая основа и разная мотивация решений. А также и совершенно различная степень обязательности этих решений для России.

Напомню: на юрисдикцию Гаагского третейского суда по внутреннему российскому спору российские власти согласились добровольно, чем, с моей точки зрения, грубо превысили свои полномочия — за что и должны быть наказаны. Повторю: наказана должна быть не Россия (материально — на 50 млрд долл.), но те высшие должностные лица (в уголовном порядке, а также понеся политическую ответственность), которые грубо превысили свои должностные полномочия. Вот на эту тему мне хотелось бы послушать/почитать подробное интервью главы Следственного комитета: кто инициировал согласие, кто и какие заключения давал, предупреждал ли кто-либо о необоснованности и незаконности, кто и на основании каких документов принимал окончательное решение и подписывал документы, наконец, какие мотивы действий выявлены и когда обвинительное заключение передается в суд?

Что же касается решения ЕСПЧ, тут ситуация совершенно другая. С моей точки зрения, налицо совершенно безусловная законность согласия на юрисдикцию этого суда (все подписано, ратифицировано — нет вопросов), длительный период сотрудничества, с признанием большого количества его решений, по которым компенсации в разумных размерах (это десятки и сотни тысяч долларов по фактам уничтожения жилья, негуманного обращения с задержанными и арестованными, даже пыток и пропажи/смерти людей по вине органов нашей госвласти) присуждались и выплачивались тем, чьи права были, так или иначе, нарушены нашими властями. Но затем одним этим своим решением — о присуждении почти двух миллиардов евро юкосовским «страдальцам» — этот суд, с моей точки зрения, полностью себя дискредитировал суда.

Подчеркиваю: это не ошибки при подписании и ратификации соглашений, а уж простите, разочарование в этом международном институте — в том виде, как он сегодня существует и функционирует.

Что в таком случае нужно делать? Очевидно: отказываться этот институт в таком виде признавать. То есть, требовать его реформирования — с тем, чтобы он занимался именно вопросами фундаментальных прав человека, но не лез в коммерческие споры. А до тех пор, пока реформирование, которое сделало бы принципиально невозможным решения, подобные присуждению почти двух миллиардов долларов юкосовским «страдальцам», не проведено, приостановить свое участие в соответствующих международных договорах.

Что же касается затем возобновления участия, стоит оговорить, что именно, с нашей точки зрения, подпадает под ущемление прав человека, а что — вопросы коммерческих споров. Например, лишение единственного или основного жилья — подпадает безусловно, но споры об акциях коммерческих предприятий — это, пожалуйста, во всякие гражданские и арбитражные суды…

Возвращаясь же к теме объективной необходимости пересмотра Конституции, причем, радикального пересмотра, по сути, разработки новой Конституции, приходится сделать вывод: строго говоря, несмотря на недостаточную четкость и потому неадекватность использованной в части 4 статьи 15 Конституции России формулировки о международном праве как составной части нашей правовой системы, тем не менее, большинство реальных проблем в этой части, будь на то ясная политическая воля, могло бы решаться в наших интересах и без столь радикальной ломки конституционного поля.

К сожалению, есть основания подозревать, что будирование самой же властью вопроса о якобы неустранимых в этой части недостатках Конституции призвано власть в наших глазах оправдать и подменить этой дискуссией вопрос о бездеятельности власти там, где наши интересы в этой части можно и нужно защитить и чему действующая Конституция, в общем-то, принципиально не препятствует.

В то же время, стоит напомнить, что действующая Конституция содержит и ряд куда более серьезных и опасных дефектов, о которых глава Следственного комитета не упомянул.

В следующей же статье я остановлюсь на другой — субъективной стороне поднятого главой Следственного комитета вопроса.