Кризис с непредсказуемым финалом

Рост цен и снижение доходов вышли на первые позиции в перечне проблем, которые сейчас больше всего волнуют наших граждан. Об этом свидетельствуют данные опроса, проведенного в конце августа социологами «Левада-центра».


Исследование показало: удорожание товаров и услуг всерьез беспокоит 78% респондентов. 42% встревожены бедностью населения. 36% заботит рост безработицы. При этом экономический кризис назвали актуальной проблемой 32% опрошенных. Коррупцию — 29%. Войну на Востоке Украины — 22%.


И только каждого десятого жителя страны по-прежнему тревожат мигранты (11%), произвол чиновников (10%) и рост преступности (9%).

Стоит отметить, что за последние три года рост цен волновал россиян сильнее только в феврале 2015 г. — 82%. И меньше всего заботил как раз в 2012 г. — 67%. А по поводу бедности наши граждане особенно переживали в 2013 году — 55%.

Но и сегодня, как выясняется, почти две трети россиян не имеют никакой «подушки безопасности» на непредвиденный случай. Те же 27%, у которых сбережения на черный день есть, предпочитают хранить их в рублях (80%).

При этом фактически каждый второй (48%) участник исследования за последний год отметил рост цен на 15−50%. Каждый третий (27%) — на 50−100%.

Прокомментировать тройку главных тревог «СП» попросила руководителя отдела социально-политических исследований «Левада-центра» Наталью Зоркую:

— Рост цен, так или иначе, всегда беспокоит большинство населения. Что косвенно, конечно, указывает на то, что уровень бедности и доля людей с невысокими доходами у нас велики. И поскольку рост цен происходил все время (и до нынешнего кризиса, и между кризисами инфляция была высокая), то люди в этом смысле всегда чувствовали нестабильность. И, естественно, обеспокоенность, что их доходов не хватит на то, чтобы нормально жить.

Сейчас, действительно, идет сокращение реальных доходов. Даже правительство в июле признало, что число бедных у нас достигло критических показателей — 22 миллиона.

Уровень жизни, собственно говоря, начал снижаться с конца прошлого года, когда мы только столкнулись с первой волной кризиса. Но тогда еще была надежда, что обойдется без особых потрясений.

«СП»: — Что изменилось?

— Изменилась реальность. Сейчас все больше видно, что люди начинают ощущать кризис на себе, на бюджете своей семьи.

И то, что безработица снова тревожит такое большое количество людей, тоже связано с кризисной составляющей. Потому что идет сокращение рабочих мест. И хотя официальные данные пока невелики, всем известно, что есть такая проблема, как скрытая безработица. По крайней мере, возможность потерять работу уже начинает ощущаться людьми как угроза. А правительством, в общем-то, никаких явных мер по преодолению экономического кризиса не предпринимается.

«СП»: — Согласно опросу, только 4% граждан удовлетворены экономической политикой правительства по преодолению кризиса. 37% недовольны. И 55% оценивают ее на «троечку». Можно ли в связи с этим говорит о росте социальной напряжённости в обществе?

— Что касается деятельности правительства, то ее оценка, в среднем, всегда была близка к троечке. Но сейчас, мне кажется, она будет ухудшаться. Поскольку недовольство невнятными действиями кабинета министров растет, это несомненно. Однако ждать, что это приведет к массовым социальным взрывам, к серьезным протестам вряд ли приходится. Не случайно ведь одним из главных качеств русского человека называют терпение. Точечно — да, какие-то акции пройдут. Но масштабные — вряд ли.

Ведущий научный сотрудник Института социального анализа и прогнозирования РАНХиГС при президенте РФ, д.э.н. Александра Полякова признает, что кризис всегда больней всего бьет по людям с низкими доходами.

— Поэтому рейтинг в таких опросах почти не меняется: у людей всегда в приоритете доходы и занятость, и на последнем месте коррупция. Но это совсем не значит, что проблема коррупции для них не важна. Она важна. Только когда вам нечего есть, о коррупции вспоминаешь в последнюю очередь.

У экспертов «Левады-центра» наибольшую чувствительность показывает такой фактор как «рост цен». По отношению к аналогичному периоду 2012 г. его рост составил одиннадцать пунктов. Но при этом синхронного изменения фактора «бедность и обнищание населения» не наблюдается.

«СП»: — Что это значит?

— Значит, что запас прочности, вероятно, оказался достаточно высоким. При том, что последствия кризиса затрагивают в первую очередь население с низким уровнем доходов — это одна из особенностей любого кризиса. К примеру, оценки масштабов распространения кризисных процессов, полученные нашим институтом, показывали, что наибольшая доля тех респондентов, кого кризис затронул в сильной степени, имела самое низкое материальное положение.

Так, в мае 2015 года 46,6% респондентов с низким уровнем доходов отмечали, что изменение экономического положения в стране затронуло их сильно. Для сравнения: аналогичные ответы были получены от 18,2% участников опроса со средним уровнем доходов и от 8,1% - с высоким.

Еще одним индикатором прочности являются данные о том, что не наблюдается углубление расслоения на богатых и бедных. Хотя разрыв здесь продолжает оставаться одним из самых больших в мире.

«Вялотекучесть» кризисного процесса отражается на форме и глубине рецессии, демонстрируя изначальное преобладание пассивных форм адаптации населения к кризису с последующим переходом к активным стратегиям.

«СП»: — Поясните?

— В феврале население выбирало пассивные стратегии. Ну, как бы, есть кризис и есть. Люди реагировали на новые реалии. Но ничего при этом не предпринимали. Скажем, пошел человек, вторую работу нашел…

Нет, этого мы не наблюдали. Зато в мае, когда был сделан следующий замер, там уже стали появляться активные стратегии. То есть, люди начали что-то соображать. Что-то начали делать.

Стали экономить. Запасаться продуктами. Кто-то купил впрок товары длительного пользования. Кто-то приобрел автомобиль, недвижимость, валюту. Некоторые стали искать подработку (в феврале таких было 9,8%, в мае уже 16,3%). Или получать образование по востребованной специальности — т. е. перепрофилироваться (февральские данные — 4,3%, майские — 6%).

Реакция стала более активной. Но при том, что кризис люди чувствовали уже меньше. И многим даже казалось, что, может быть, он закончился.

Но проблема в том, что фактически формируется совершенно новая, я бы назвала ее «атипичной», модель разворачивания кризисных явлений. И как раз это несет в себе более серьезные риски.

«СП»: — Что подразумевает «атипичность»? И в чем риски?

— Дело в том, что наука слабо понимает такие типы кризисов. Мы с ними на практике не сталкивались. Не знаем, как они будут разворачиваться. Есть как бы классический сценарий кризиса. Шоковая просадка. Валютный удар. Изменение доходов. Изменение цен.

Тут все иначе. Вроде бы, затухло-затухло все. Вроде бы, волна спала. А раз — снова шоковая ситуация. Мы не знаем, как на это реагировать. Как вести себя. Понятно, что-то предлагаем. И правительство что-то предлагает. Но классических схем реакции и управления этими процессами не разработано. И в этом сложность.

Поэтому и риски больше. И невнятность стратегии со стороны населения очень часто встречается.

«СП»: — И со стороны правительства, кстати, тоже…

— Мне тоже так кажется. Во всяком случае, реакции ЦБ по поддержанию рубля, может быть, и были внятными для них. Но для населения они не были очевидными.

«СП»: — А в чем причина этого «атипичного» кризиса? Что стоит за ним? Санкции, системные недоработки правительства, или же это общемировая тенденция?

— Причина в исчерпаемости ресурсо-ориентированной модели экономики. В принципе, мы бы пережили шок. И санкции мы бы пережили. Если бы не было этой жесткой зависимости от ресурсного сектора.

Так что первичный фактор — это ресурсно-ориентированная модель развития, не подкрепленная диверсифицированными направлениями и источниками роста. И мы сейчас, на следующем этапе, фактически встанем перед вопросом: а за счет чего мы будем жить в следующем, условно, десятилетии. Энергомодель меняется каждые 30−40 лет. А значит, если масштабно ставить вопрос, то на каких источниках экономического роста мы будем базироваться в течение ближайших сорока лет?

По идее, это должен быть труд. Производительность труда должна быть другой. То есть, мы должны не лопатой копать, а осваивать и внедрять новые технологии. Фактически мы должны думать о более широких моделях освоения экономического пространства. О новом стратегическом планировании. И на это мы все равно выйдем, так или иначе. Но хотелось бы без социальных потрясений.