Козьма Фирсович Крючков

Если бы мы могли встретить человека, жившего в те далекие годы, и спросить его о том, имена каких героев на слуху больше всего, то без сомнения был бы назван он – донской казак Козьма Крючков. О нем слагали стихи, писали песни, публиковали статьи, выходили брошюры, выпускались плакаты. Появились даже специальные папиросы с его портретом на коробке. Ф.И. Шестаков писал:


«Донской казак Крючков удалый! // Едва над Русскою землей// Раздался гром войны кровавой,// Как ты достойно новой славой// Успел прославить Дон родной».


Так чем же успел прославиться этот казак-удалец?

В начале августа 1914 года 1-я русская армия производила мобилизацию и занимала исходные районы с целью развить наступление вглубь Восточной Пруссии. Пока происходило сосредоточение основных сил границу прикрывали отдельные части и подразделения, среди них — 3-я кавалерийская дивизия, в состав которой входил 3-й Донской казачий полк. 9 августа из его состава в район местечка Любов был направлен в боевое охранение пост казаков. Через два дня вечером 11 августа появились сведения о вражеском лазутчике. На следующий день, вероятно, где-то в 7 часов утра, от местных жителей казаки узнали о приближении немецкого конного разъезда силой в 22 человека (в большинстве изданий говорится о 27, но больше оснований верить не популярной литературе, а приказу о награждении Крючкова Георгиевским крестом, где фигурирует эта цифра). Казаки – Козьма Крючков вместе с товарищами Иваном Щегольковым, Михаилом Иванковым под командованием Василия Астахова – бросились ему навстречу.

Они, наверное, надеялись заманить врага в расположение нашей пехотной части или хотя бы наткнуться на соседнее охранение, однако оно, завидев германцев, само ушло. Что ж поделаешь, трусость одних заставляет других проявлять героизм ! А его в этот день было хоть отбавляй.

Видимо, настигнув немцев, донцы спешились и открыли огонь. В результате перестрелки было убито четверо врагов. Германцы решили уйти, однако вскоре обнаружили, что их преследует всего лишь небольшой отряд, и теперь уже сами ринулись в атаку.

Как потом рассказывал сам К. Крючков:

«Сперва немцы то, завидя нас было испугались, а потом, расхрабрившись – и полезли. Им было удобней, они на горке, а мы внизу».

Сразу же метким выстрелом В. Астахов убил вражеского офицера. Казаки бросились врассыпную, но германцы настигли Иванкова, на выручку которому, по распространенной версии, поспешили все остальные.

Тяжесть боя усугубляло и то обстоятельство, что у донцов отсутствовали пики. Если верить официальным данным, 11 немцев окружили К. Крючкова. Сначала он взялся за винтовку, но противник рубанул по пальцам, и ее пришлось бросить. Тогда в ход пошла шашка. Однако ею было сложно достать врага. Поэтому казак уловчился вырвать у одного кавалериста пику и, отразив большинство ударов, расправился с противником. После непродолжительно боя разъезд оказался наголову разбит и бросился бежать. Не смог уйти и немецкий унтер-офицер, за которым погнался Крючков. Первый удар шашкой пришелся по каске, которая только прогнулась. Противник пригнул голову, но второй удар почти что полностью отсек ее. Не будем забывать: это были кадровые немецкие военнослужащие, а не простые резервисты.

Вскоре все участники этой стычки получили в награду георгиевские медали, а К. Крючков — Георгиевский крест 4-й ст. В результате, он стал первым георгиевским кавалером начавшейся войны. По выписке из лазарета «на вокзале герою казаку были устроены торжественные проводы, и публика качала его и товарищей на руках. Местное общество поднесло ему крупный денежный дар». И это были не единственные подарки. К примеру, дирекция Русско-азиатского банка вручила золотую казачью саблю. Подобный дар – казачью шашку с соответствующей гравировкой – сделали и сотрудники газет «Новое Время» и «Вечернее Время».

В дальнейшем Крючков продолжил участие в боевых действиях, находясь при штабе дивизии и заработав ряд других наград. В 1914-15 гг. его боевой путь пролегал по территории Восточной Пруссии. Так, известная певица Н.В. Плевицкая, работавшая санитаркой в одном из госпиталей, в мемуарах писала о поездке в д. Тракенен в январе 1915 года:

«На дворе мы увидели, между прочим, чубатого, с тонким, красивым лицом казака, который учился ездить на велосипеде. Он не обращал на нас внимания, а упрямо одолевал стального коня. Впрочем, этот конь то и дело сбрасывал казака в снег…. Так мы увидели Крючкова, портретами которого уже пестрили все журналы. Княгиня (попечительница Николаевской общины княгиня Васильчикова – П.К.) казака сфотографировала. Он позировал неохотно. Генерал Леонтович заметил, что Крючков «не очень дисциплинирован». Когда Крючков хочет идти в разведку, а генерал не разрешает, он упрямо трясет чубом, повторяя: «А почему, а почему?».

На попытки самой Н. Плевицкой сфотографироваться с ним казак ответил категорическим отказом, сославшись на то, что он человек женатый и не имеет право фотографироваться с другой женщиной.

П.А. Аккерман, служивший при штабе 3-й кавалерийской дивизии, в воспоминаниях отмечал, что попытавшись заговорить с первым георгиевским кавалером о его подвиге «мне показалось, что ему или надоело, или, по скромности, неприятно распространяться о своем геройстве. Достаточно поузнав его за время совместного пребывания в нашем штабе, — я склонен думать, что причиной была его скромность».

Его говорить о Крючкове с позиции созданного образа, то интересно отметить несколько уровней его «мифологизации». Во-первых, он, естественно, представлялся в качестве народного героя, облеченного удивительной силой и удалью. Как писал один автор: «Казаки — ребята все очень отважные, но до Кузьмы Крючкова, конечно далеко, он какой-то особенный, он и в жизни-то сорви-голова, удалец-молодец, и такой неустрашимый, что в огонь и в воду пойдет… для него все равно, и чем опасней, тем для него лучше». Здесь подчеркивается уникальность героя, проводится разграничительная черта между ним и всеми остальными.

Во-вторых, акцент делался на особой удали присущей только казакам, которые представлялись на подобии некоего русского «супер-оружия», беспощадно разящего врагов. «Это действительно непобедимая сила, больше – стихия, именно и вызывает невероятный ужас у того, против кого она направлена», — говорилось в одном из пропагандистских изданий. Всегда подчеркивалась склонность казаков к атаке, их жажда боя, если даже не кровожадность. В этом контексте образ Крючкова становился живой иллюстрацией подобных выводов. Вот какие слова вкладывались в уста первого георгиевского кавалера: «Эх ребята, как руки чешутся, скорей бы с немчурой встретиться, такого им жару подпущу, что небу будет жарко, по паре на пику буду сажать, а разахочусь, так и по пятку не сорвутся!». Подобное, чуть ли не гротескное преувеличение, становилось почти что нормой. Таким образом старались подчеркнуть силу русской армии, заставить народ поверить в нее и убедить в скорейших победах (которые, к сожалению, не последовали).

В-третьих, казак и его подвиг сравнивался с былинными героями и их деяниями, а сам он назывался чудо-богатырем (этот эпитет в то время часто приписывался не только ему, но и всем русским солдатам). Имя Крючкова стало нарицательным, синонимом русской удали и славы. И в этом заключается уже высшая степень мифологизации первого георгиевского кавалера, который из простого человека превратился в символ (а если бы не поражение России в Первой мировой войне им бы и остался). Попытки патриотической пропаганды играть с подобными смыслами (затрагивая фольклорные коннотации) можно признать типичными, и в некоторых случаях — даже удачными, хотя в итоге народ так и удалось убедить в необходимости вести войну до победного конца. Попутно отметим, что все это вносило вклад в героизацию войну. Периодическая печать, и особенно интеллигенция, называли ее священной, очищающей, и одухотворяющей, тем самым показывая моральное банкротство, забыв о притче Достоевского «о слезе убитого ребенка», т.к. зачастую возвеличивалась сама война, а не человеческий подвиг. К сожалению, многим недальновидным поэтам и интеллигентам виделось возможным прийти в светлое будущее через кровь и страдания простых людей.

После революции К.Ф. Крючков остался верен присяге — он сражался на стороне белогвардейцев и погиб в 1919 г. В советское время имя героя оказалось забыто официальной историей, а на страницах «Тихого Дона» Шолохова еще и опозорено, где казак предстал перед потомками в виде типичного офицерского любимчика (видимо, это проявилось в том, что несмотря на старшинство по званию, он не получил пост в командование), приобретшего награду за обычное столкновение с противником (конечно, четверо против 27 – норма для советского времени), да и в итоге укравшего (несмотря на скромность как отличительную черту характера) славу у других участников стычки. По поводу последнего следует отметить, что при описании подвига его товарищи обычно не забывались, о них также было известно всей России, просто народная молва и пресса уделяли им меньше внимания.