Мир ждут неоколониальные войны

Профессионализация армий в ведущих странах мира создает риск появления новой, изолированной от общества, военной корпорации. Может возникнуть новый тип военного технократа, что чревато неоколониальными войнами.


В начале 2011 года в Германии прошел последний призыв — армейские ряды пополнились 12 тыс. призывников. Уже через полгода — столько длится сейчас в ФРГ срочная служба — большинство из этих молодых людей навсегда вернутся в гражданскую жизнь и бундесвер станет полностью профессиональным.


К отказу от срочной службы немецкая армия шла давно. Сокращение численности армии (на пике холодной войны бундесвер насчитывал более 400 тыс. военнослужащих, сегодня — около 200 тыс.) влекло за собой и сокращение срока службы. В последние двадцать лет этот срок последовательно сокращался: с 12 до 10 месяцев, затем до девяти и, наконец, до шести месяцев. Подготовить солдата за такой срок невозможно. Функцию социализации армия, в которую призывается лишь каждый шестой из граждан призывного возраста, также давно уже не выполняет, поэтому решение об отмене призыва выглядит вполне логичным шагом, пожалеть о котором могут лишь учреждения социальной помощи (призывники, проходящие альтернативную полугодовую службу, ежегодно заполняли до 90 тыс. рабочих мест в социальной сфере Германии). Между тем нынешняя реформа оставляет больше вопросов, нежели дает ответов. Ведь именно всеобщий призыв до сих пор был одним из самых важных элементов поддержания связи между немецким гражданским обществом и армией (см. «Разрушить военную корпорацию»).

Что означает отказ ФРГ от призыва? В каком направлении развиваются европейские армии? Ожидать ли появления новой европейской корпорации военных? Об этом рассказывает ведущий исследователь немецкой армии, автор монографии «История бундесвера» и многолетний научный директор Института бундесвера Детлеф Бальд.

— Численность бундесвера составляет сегодня около 200 тысяч человек. Последний призыв затронул лишь 12 тысяч юношей. Почему же дискуссия об отмене призыва была такой напряженной?

— Призыв в армию — это вопрос, очень важный для самоопределения немцев. В Германии существует, если хотите, мифология призыва. Призыв, с одной стороны, был исторической частью немецкого, прусского милитаризма. При этом задуман он был в 1805–1806 годах генералом фон Шарнхорстом как свободный, демократический, буржуазный элемент, позаимствованный из традиции Французской революции. Тогда это означало конец феодализма, право граждан быть свободными. Свободный человек получал в руки оружие. Однако после Венского конгресса началась реставрация, и правящий класс сказал: «Кошмар! Это вооруженное восстание против нашего господства!»

В итоге реформа призывной системы была проведена не в пользу гражданских прав. Вообще, вся последовавшая за этим социальная милитаризация Германии была борьбой правящего класса против социал-демократии, и это прослеживается через все войны — с 1871 года, через Первую мировую войну и вплоть до национал-социализма. Это что касается истории до Второй мировой войны.

А после войны, когда была основана ФРГ, с ее демократическими идеалами, возникло другое представление. Да, Германия должна была защищаться в рамках холодной войны, но бундесвер создавался уже как армия граждан. Именно поэтому появилась концепция солдата как «гражданина в униформе». Началась масштабная реформа — превращение армии в гражданский институт: была упразднена военная юстиция, военные суды, у солдат появилась возможность сделать карьеру и стать офицерами, была введена либеральная система образования офицеров. Вплоть до 1960-х в бундесвере были сильны милитаристские настроения ветеранов, воевавших с СССР, но затем молодые офицеры, пришедшие в армию, стали требовать больше демократии. Таким образом, призыв стал рычагом, позволившим реформировать армию.

Неудивительно, что в сознании многих немцев всеобщий призыв — это механизм, благодаря которому удалось победить милитаризм прошлого. Даже несмотря на то, что на деле реформирование армии базировалось и на большом количестве других реформ, в частности, очень важна была постановка армии под гражданский и политический контроль со стороны гражданского минобороны.

— Однако опасения сторонников сохранения призыва можно понять. Немецкий офицерский корпус до сих пор более консервативен, чем население страны, в нем куда активнее распространены праворадикальные настроения. После отмены призыва он уже не будет разбавляться призывниками, представляющими собой срез всего общества.

— Верно, в последние годы было достаточно праворадикальных скандалов вокруг бундесвера. Однако идея о нынешнем «разбавлении» армии призывниками из разных слоев общества весьма поверхностна и неточна. Уже начиная с 1980-х в призыв попадала лишь небольшая часть молодежи призывного возраста. Уже тогда появились сомнения в том, насколько справедлив такой призыв — этим вопросом занимался даже Конституционный суд. Начиная с 1990-х, когда армия стала сокращаться еще больше, избирательность призыва выросла катастрофически. В армию попадает лишь 17 процентов немцев призывного возраста. То есть уже 20–25 лет подряд бундесвер выбирает из призывников только тех, кого он хочет получить. Так что для сохранения плюралистического характера бундесвера гораздо важнее то, что в его образовательных учреждениях, где учатся офицеры и унтер-офицеры, очень много гражданских преподавателей. В этих вузах преподается много гражданских предметов, расширяющих кругозор военных, показывающих им мир за пределами военной специальности. Я сам знаю много преподавателей армейских вузов, которые открыто говорят: «Я пацифист». И тем не менее остаются преподавателями. Система образования не менее важная предпосылка для формирования армии, чем призыв.

— Но откуда же тогда все эти скандалы с праворадикальными идеями? Например, с видео, на котором инструктор на полигоне заставляет рядового вести огонь из пулемета, «представив себе, что на тебя идет толпа негров из Гарлема»?

— Лично мне кажется, что вал правоэкстремистских проявлений, ставший очевидным общественности в последние годы, коренится в неуверенности и тревожности военнослужащих, развивающейся с начала 1990-х. Раньше у бундесвера было четкое представление о враге: это был Восток, СССР. Теперь этот образ исчез. НАТО в 1990 году отменило свою оборонную концепцию. Бундесвер оказался голым королем. Не знал, что делать дальше. В этой ситуации армия бросилась к старым образам врага — пусть и не заявляя об этом открыто. Особенно очевидно это было в 1996–1997 годах, когда открылась выставка о преступлениях вермахта в ходе войны против СССР. Тогда некоторые командиры запрещали своим солдатам идти на выставку, по крайней мере в форме. Можно было видеть, как в течение буквально пары лет старое правое мировоззрение снова укрепилось в бундесвере. Но другие офицеры, генералы совершенно сознательно приходили на выставку в форме и брали с собой целые группы военнослужащих. То есть противоречия очень сильны.

— Отказ от призыва в США во многом был вызван потерями во Вьетнаме. В России дискуссия о призыве тоже достигла пика в ходе потерь в первой чеченской кампании. Какое влияние оказали на отказ от призыва потери бундесвера в Афганистане?

— В Германии дискуссия шла на совершенно другом уровне. Вообще, мы должны смотреть на проблему в другом масштабе, в масштабе сотни-другой лет. Предыдущий век был веком массовых армий. Армий муштры, дисциплины, духа подчинения. Этот дух был силен в Германии, а также в СССР. Он был завязан на индустриализацию, на массовое производство вооружений: пушек, винтовок и так далее. На эту традицию указал еще Гёте, который в 1793 году, наблюдая битву при Вальми, сказал: «Современники, вы можете сказать: мы видим начало новой эпохи, новой военной эпохи». Это была новая тактика, новая организация армии, новая идеология.

Пиком этого типа войн стала Вторая мировая. Однако с развитием техники, с появлением баллистических ракет, компьютеров началась другая эпоха. Она требует совершенно иного уровня подготовки солдат. Речь уже не идет о массовых армиях. Речь идет о специализации, о связи, о контроле над действиями отдельных рот на расстоянии, об одновременном дистанционном применении малых групп и так далее. Первый великий теоретик, который об этом заявил, был замначальника швейцарского генштаба Густав Деникер: он еще в 1993 году написал книгу о новой форме войны — асимметричной войне, малой войне. Войне, которая больше не ставит целью уничтожение противника. Он писал о войнах будущего, которые будут характеризоваться другими целями, задачами, даже другими моральными нормами, нежели прежние войны национальных государств. А следовательно, мы стоим на пороге появления военных нового типа.

Поэтому я уверен, что мы должны по-новому интерпретировать все предпосылки и характеристики военных конфликтов, в том числе социальные и экономические. Глобальное применение вооруженных сил осуществляется в куда более интернациональном мире. И сами вооруженные силы куда более интернациональны, возьмите хотя бы штабы. Это значит, что применение вооруженной силы становится более сдержанным, по-иному управляемым и имеющим другие цели.

— Получается, сегодняшний солдат, будучи куда более образованным, психологически устойчивым, дорогим в содержании, становится и гораздо более дорогим объектом в плане потерь?

— Именно так. Очень важна морально-этическая сторона военного дела. Она изменилась. Возьмите полностью провалившуюся операцию в Афганистане. Там армия должна была помогать восстанавливать страну — а оказалась в настоящей войне. Это приводит к тому, что возвращающиеся из Афганистана солдаты несут в себе мощную моральную травму. Еще русские столкнулись с этим в свое время.

— Нет ли в профессиональной армии дорогих уникальных солдат возвращения — на новом технологическом уровне — к феодальным дружинам, когда каждый воин был дорогим уникальным профессионалом, оснащенным дорогим оружием и способным вести бой малой группой, в том числе против многочисленного гражданского населения?

— Развитие в эту сторону было бы очень опасным. Тенденции к такому развитию мы наблюдаем сегодня в частных армиях, которые нанимают частные компании. Классические примеры — применение таких наемников в Конго или Нигере. Что же касается государственных армий, то я надеюсь, что мы защищены от такого развития системой международного сдерживания. Целая система международного права, регулирующая применение силы за рубежом, базирующаяся на нормах ООН — а в случае Германии еще и ЕС, и ОБСЕ, — защищает нас от эксцессов. Но мы должны понимать, что нам нужно по крайней мере двойное международное правовое дублирование. Хотя бы потому, что есть много стран, которые не хотели бы следовать только интересам США, или Франции, или Германии. В этом плане очень важно, что Германия еще много лет назад взяла на себя ограничение применять войска за рубежом только в составе международных сил. Все эти ограничения становятся надежным заслоном против нового колониализма.

Что касается самоидентификации солдата, то я как ученый всеми силами готов бороться за то, чтобы в нашей стране не появился новый тип военного технократа. Здесь речь идет о научном контроле за системой образования бундесвера, а также о парламентском контроле. Система образования бундесвера должна сохранять свою включенность в гражданское общество — это решающий элемент. Новая политика безопасности должна учитывать, что высшая цель — деэскалация конфликтов. Солдаты должны иметь социальную эмпатию, они должны быть способны взглянуть на ситуацию со стороны, сохранять критическое отношение к реальности, сохранять способность к коммуникации с другими слоями общества. Иностранцу, возможно, это трудно понять, но в Германии укорененность солдата в конституционных ценностях чтится очень высоко. Это тот урок, который мы вынесли из истории. Многие иностранцы не понимают этого, например, правые радикалы в США смеются: мол, что это за трусы и пацифисты. Но это то, что мы вынесли из истории ужасной Второй мировой войны.

— Вы говорите о связи военных с обществом. Но сегодня, с развитием военной техники, армия делегирует большое количество своих функций гражданским. Гражданские специалисты осуществляют управление беспилотными самолетами, гражданские программисты выполняют заказы на взлом сетей противника — и в итоге гражданские оказываются полноценными комбатантами, воюющими по заказу военных.

— Это то, что происходит за пределами Германии. В Германии же порой случается обратное. Я вспоминаю случай, произошедший с одним немецким майором во время второй войны в Ираке. Напомню, тогда канцлер Герхард Шредер отказался от участия в войне. И вот один майор, который отвечал за авиационную логистику, заявил: «Нет, я не буду участвовать в обслуживании американских самолетов, летящих в Ирак, поскольку это косвенное участие в войне, а у меня нет мандата бундестага на эту войну». Вначале бундесвер пытался оказать на него давление, сместить с поста, он подал в суд, и суд подтвердил правильность его действий.

— Но если взглянуть на ситуацию шире, не только в Германии? Нет ли тенденции размывания армии: солдаты участвуют в войне непосредственно, но на дистанции войну ведут уже гражданские?

— Да, такая тенденция есть, и мне кажется, что она создает серьезную правовую проблему. Это практически реальность фантастического фильма. К счастью, в Германии эта реальность еще не наступила, и я могу только предупреждать о ее опасности. Вообще, всем развитым странам следует пересмотреть свое законодательство, чтобы сделать невозможными неоколониальные войны. Например, швейцарская армия, повстанчески-милицейского типа, совершенно неприменима для таких войн. Но, конечно, создание в других европейских странах армий такого типа проблематично. Скорее наоборот: я уверен, что рано или поздно все развитые страны будут иметь только профессиональные армии.

— Но понимаю ли я правильно, что чем более профессиональна армия, тем легче отправить ее в другую страну в качестве экспедиционного корпуса?

— Не все так просто. В Германии политико-парламентские барьеры для такого решения чрезвычайно высоки. Более того, именно политики часто сдерживают эскалацию конфликта. Даже среди генералов бундесвера были те, кто требовал направить в Афганистан тяжелые танки, артиллерийские батареи и так далее, и то, что это не было сделано, — заслуга политиков. Политический контроль в таком случае является барьером для эскалации конфликта.

— То есть дело снова упирается в поддержание мира?

— Реформа механизмов поддержания мира в Европе — одна из центральных реформ, происходящих сегодня. Еще в 2003 году, при министре обороны Петере Штруке, были сделаны первые важные шаги по отказу от наследия холодной войны, от типичного разделения армии на роды вооруженных сил и так далее. Это направление сохраняется до сих пор, при министре обороны Карле-Теодоре цу Гуттенберге. И очень важно, что еще в августе 2010 года минобороны ФРГ заявило: первым пунктом дальнейшего развития бундесвера является тесное сотрудничество с Россией. Этот аспект нельзя упускать из вида. В начале 1990-х подобные заявления были в основном общими фразами, в которые мало кто верил, но сегодня мы видим, что кристаллизуется настоящее новое представление о том, что такое мир в Европе.

— Насколько реально создание общеевропейской армии?

— Европейские договоры — в первую очередь Лиссабонский договор, четко формулируют задачи безопасности ЕС. Военным порой трудно их воспринимать, поскольку они привыкли мыслить национально. Но интернационализация армий все равно идет весьма быстро. Посмотрите на создание международных корпусов. Сегодня нет почти ни одного немецкого солдата, который не состоял бы в каком-то международном соединении: немецко-французском, немецко-голландском, немецко-датском, немецко-польском. Этот процесс требует времени, но он несет в себе мощнейший залог безопасности мира.

Экономический кризис тоже сыграл свою роль в дальнейшей интеграции: теперь странам слишком дорого содержать собственные, допустим, транспортные эскадры. Нехватка финансов заставляет европейские государства создавать межнациональные соединения, например эскадры транспортной авиации, которые могут быть размещены в нескольких точках Европы и формироваться из военнослужащих разных стран. Мне кажется, что цу Гуттенберг отлично это понимает и действует куда более интернационально, чем его предшественники. И я считаю, что в ближайшие годы нас ожидает резкий скачок интернационализации европейских армий.